Труд-7 Moldova
Эта фраза, и привычная, и редкая, трепетно-щемящая, как свист и шелест пролетающей ласточки, стала темой спектакля «Большая импровизация с Павлином». Он был сыгран в самом необычном месте за все три года существования Студии театральной импровизации.
Какое же место может оказаться
Какое же место может оказаться
- По своей сути цирк – кусочек рая, где люди и звери живут рядом, где можно летать, - поясняет актриса Анжела Енаки. – А музыка – гармония, тонкая и всеобъемлющая. Из всего этого получилась игровая площадка, уникальная по ощущению - общительная, чистая и нежная. Люди там работают такие же, оригинальные, яркие. Студия – театр некоммерческий, денег на аренду у нас не было совсем, и тут оказалось, что директор Светлана Бивол – наш единомышленник, она стремится развивать глубокие слои художественного процесса, так что манновский проект был осуществлен совместно с Филармонией. Мы чувствовали себя как на волшебном острове, честное слово.
- Обычно театральные сцены по своему характеру более активны, а здесь покой и активность сбалансированы, и это очень похоже на настоящий Кишинев, к которому мы прикасаемся во время наших карнавалов, - говорит актриса Юлия Пынзарь.
Корр. - Что же заманило Студию в традиционно-театральные пенаты?
- Мы рассматриваем сцену как нечто феноменальное и
Корр. - Так что же, за два спектакля вам удалось познать тайну сцены?
В. Ш. – Но ведь сцена охотно рассказывает о своих тайнах. Она – естественный и гармонический шаг после разомкнутого, янского пространства греческого амфитеатра. Есть ян - нужен инь, есть масштабность – нужна камерность, есть внешнее – нужно внутреннее, причем оно совпадает с индивидуальным, с путешествием в глубины человеческой души. На традиционной сцене развернулся психологический театр, это – крупный план человека. Но вообще сцена – идеальный инструмент для создания и наблюдения самых разных миров. Она не отделяет нас от зала, наоборот, помогает зрителям лучше видеть и слышать, а значит, участвовать. Сцена идеально фокусирует лучи происходящего в центре, усиливает их, позволяет актеру и зрителю максимально изменять свое состояние, а значит, и состояние мира. Вот общая тайна алхимии и искусства: изменяется человек - изменяется реальность.
Получается, что тайны сцены совпадают с темой игры. Ведь волшебная книга «Волшебная гора», написанная Томасом Манном в промежутке между двумя мировыми войнами, именно об этом. О тончайшей алхимии преображения и роста молодого человека по имени Ганс Касторп в таком неподходящем, в общем-то, месте, как туберкулезный санаторий. О том, что из смерти и болезни он сумел вынести тайну бытия, смог сделать выбор между любовью и страхом. А потом все кончилось. В последний раз мы видим Ганса Касторпа бегущим в атаку по осенней грязи с винтовкой наперевес. Так что же? Его искания, утонченное плутовство, честная и безоглядная любовь к ускользающей и странной Клавдии Шоша – все это рухнуло в бездну прошлого, поглощено и перемолото временем? И вдруг мы обнаруживаем, что любовь и усилия не тщетны. Что их сияние вплетено в изменения мира. И мы всегда это знали, вот что странно.
- Наш спектакль не иллюстрирует Манна, - рассказывает Владимир. – В импровизацию можно внести любую конкретику, она послужит лишь толчком для новых вариаций. Мы обыгрываем основную тему и кое-какие диалоги «Волшебной горы», но истории, которые кристаллизуются вокруг этой конкретики, непредсказуемы, как Клавдия Шоша.
В первый день это была история о несостоявшемся шаге, об отказе родиться заново через любовь. «Есть только две вечности: мужская и…», - шепчет любимой персонаж, ускользающий и многоликий, как Одиссей. «Что с ним делать?» - спрашивает одна женщина у другой. - «Родить». – «Сколько раз?». – «Хотя бы один». – «Мало…». И когда этот Одиссей уже почти готов последовать их зову, отдаться голосам сирен, решительный (или трусливый?) друг останавливает его: «Ты нравишься мне таким, как есть». Потом и к этому решительному трусу вплотную приблизилась любовь. Он не осмелился в нее поверить… Но все-таки в финале этот персонаж совершает решительное и непредсказуемое действие, странный ритуал: он добросовестно, как ребенок, умывается зерном из медного таза. Спектакль заканчивается его смехом в темноте. А смех, между прочим – один из древних вариантов возрождения…
Во второй день нас посетила тяжелая и страшная тема. Некое замкнутое пространство – то ли санаторий, то ли сумасшедший дом - куда можно прийти самому, но уйти уже нельзя. Там происходит напряженный поиск любви, попытки ее обрести, и когда они не удаются, возникает мыль об убийстве. Его пытаются реализовать. Не получается. Но где-то начинается война. Так неожиданно… Причем на сей раз идет уничтожение человечества.
- Был очень сильный момент, - говорит актриса Наталия Журминская, - когда Володя стал импровизировать на реплику «Слишком мало в нем челове-е-еческого!». Так произносит это слово Клавдия Шоша. Дело в том, что у Манна есть особый гуманизм, когда человек не выше Бога и не равен Ему, а они составляют единое целое, так что нельзя ранить одного, не ранив другого. И вот, когда Юля произносит эту реплику, володин персонаж кричит: «Растяни «е»! Это ведь необыкновенный звук! «Э-э-э» - так баран блеет на солнце, а «е-е-е» - это улыбка, цветение челове-е-е-еческой сущности!» Но она не отзывается.
И вот финал. Все покидают Касторпа, который, как всегда, утверждает, что он не Касторп, но это, как всегда, не помогает: остальные словно перекладывают на него разрешение этой невыносимой ситуации. Они уходят, медленно уходит свет, и умывание зерном на этот раз выглядит почти как самоубийство, но потом Рамин сыграл замечательный монолог, в который вплетены манновские фразы: «Эй! Посветите на меня! Я же крупная индивидуальность! Честно-честно… Такой человек – это же выигрыш, это настоящая находка!» И он медленно удаляется в полной темноте со свечой, горящей в паровозном фонаре, продолжая и продолжая говорить о человеке… А ведь пока хоть кто-то знает правду и говорит о ней, пусть даже в темноте и одиночестве, пусть кажется, что уже поздно, все равно – это спасение, выход.
Корр. - А павлин-то был?
- Еще бы! «Хвост Павлина» – одна из стадий алхимического процесса, а именно – волшебное разнообразие мира, - рассказывает директор Студии Елена Кушнир. – Вот мы и сделали алхимического павлина: зеленый зонтик, расшитый стразами и бубенцами, покачивался за спиной у девушки, которая переплела руки в черных перчатках с перстнями, подняла их – и появилась голова любопытной глазастой птицы.
Корр. – Кстати о бубенцах: звуковая ткань была достаточно плотная. Звенел не только павлиний хвост, но и золотая гора - полог на заднем плане. А еще трубные звуки разнокалиберных бутылок, в которые дуют актеры, синтезатор, концертный рояль, старый магнитофон…
Е. К. - У Манна музыка – самостоятельный персонаж во многих произведениях, и в романе о Касторпе тоже. Вот мы и пригласили ее участвовать. Наш клавишник, Андрей Шиманский, импровизировал на темы Грига, Баха и Шуберта.
Корр. – Получается, что вы играли Манна в Филармонии, как там играют, например, Моцарта.
Е. К. – А ведь правда! Кстати, Манн говорил, что, не будь литературы, он стал бы композитором. И старался повторять это как можно чаще...
