1. Не сразу, но всегда
Как мы с вами постоянно обнаруживаем, искусство – штука необходимая. Она служит весьма применимым практически вещам: развитию человеческой сущности, реализации внутреннего мира, которым живет каждый человек.
А раз так, мы решили поспрашивать зрителей, какие именно черты их сущности получили поддержку от этого спектакля? Нужно было не впечатления свои озвучить, что тоже очень интересно, а прислушаться к тому, какая грань вашей внутренней бесконечности встрепенулась и слегка активизировалась.
Найти ответ удавалось всегда, но не сразу, потому что насчет этих самых граней мы не так уж часто в себя вслушиваемся. Вот и хорошо, что случай не упустили.
Валерия Кулинка, 11 класс, лицей им. Пушкина. Главное – усилилось ощущение надежности. Точки опоры. Даже не на сцене, а в целом, в мире. Это произошло сразу, как только я вошла в зал. Покой и защищенность, не знаю, почему именно так.
Светлана Бабич, 11 класс, лицей им. Пушкина. Как ни странно, пришло ощущение, что счастье возможно.
Санда Боглич, 11 класс, лицей «Gaudeamus». У меня усилилось чувство свободы.
Мария Гурская, студентка ВАШ. Я получила от игры импульс движения. Момент пути.
Владимир, дизайнер интерьера. Даже не знаю, как рассказать, потому что раскрылись очень личные вещи. В общем, я увидел свои недостатки. То, что мне мешает двигаться к себе. Очень ярко увидел. Надеюсь, это поможет их преодолеть.
Виктория Мельников, студентка медуниверситета. Я почувствовала рост души, наполнение духовной энергией. Конечно, искусство для этого и предназначено, но все-таки процесс необъяснимый и таинственный.
2. Один в один
И еще одно драгоценное и трогательное свидетельство. Есть у меня друг, альпинист, и у него есть друг, тоже альпинист, который до спектакля Борхеса не читывал. А после прочел. И позвонил своему другу (альпинисту), чтобы высказаться следующим крайне решительным и важным для нас образом: «Один в один!" А важно это, собственно, по той причине, что от всякой иллюстративности мы отказались, не только в этом спектакле, но и вообще. И если хоть немного попали при таких делах «один в один», стало быть, как говорила великий художник Ада Зевина, «Это большая удача». Кстати об альпинистах: от ее голоса навсегда красивой женщины веяло именно горным покоем - начиная с корней, уходящих в земные глубины. и кончая трепетным и ярким эхом вершин.
В данном случае «один в один» может быть только на уровне сущности, из который неторопливо вырастает новая форма повествования (игра), причем она связана с рассказом так же неразрывно при всей своей непохожести, как мы все связаны с мгновениями детства и любви, о которых не можем не вспоминать.
3. Come together
Вот еще один комментарий к игре, который мне изложили устно, но я потребовала письменный вариант. И была поражена, когда получила эссе, в котором игра раскрыта с точки зрения, для нас совершенно неожиданной и очень важной. Процесс все более и более совместный. Мы чувствуем это и радуемся этому, потому что так и есть по-настоящему.
«Семья Альбера»
Некогда Цюй Пэн, правитель Юньнани, отрешился от мира, чтобы написать книгу, превосходящую многолюдностью знаменитый «Сон в красном тереме», и создать бесконечный лабиринт. После его смерти осталась груда черновиков, сущая бессмыслица под названием «Сад расходящихся тропок», где герои существуют одновременно в нескольких вариантах происходящего, умирая в одном и продолжая жить как ни в чем не бывало в прочих... И лишь Стивен Альбер, китаист-англичанин, среди грохота первой мировой войны разглядел в этой книге бесконечный лабиринт времени, а точнее - переплетение жизненных линий, в каждой из которых есть возможность иного выбора, как светлого, так и темного. Негативный выбор существует как альтернатива. Он ничего не прибавляет к миру. Но выбор в сторону любви - то есть свобода, то есть бесконечность - присутствует в каждом дыхании. И вот это ироничное, точнее - смеховое, свободное и устремленное к свету скольжение по линиям мира происходит в игре.
По своему - то ли женскому, то ли детскому - обыкновению, я жадно наблюдала не столько за главным героем (Ю Цуном), сколько за Альбером, который казался существом с изнанки действия. О нем бы и хотелось сейчас поговорить.
Возможно, кропотливо трудясь над разгадкой тайны Цюй Пэна, Альбер тем самым невольно притянул в свою жизнь его потомка, Ю Цуна. Невольно?... Ведь семья Цюй Пэна отказалась принять как наследие тонкую реальность «Сада», и в результате Ю Цун, который воспринимается как последний в роду по мужской линии, считает себя ничтожеством и трусом, да и вправду готов убить невинного человека лишь ради того, чтобы поддержать в глазах ненавистного начальника свою репутацию шпиона, которым стал по принуждению. Шеф презирает "желтолицых", а Ю Цун - шефа. Но никакой другой задачи за час до гибели он перед собой не ставит.
Альбер словно играет со смертью. Он предвидит, что незнакомый посетитель намерен его убить. Но - вы заметили? - в этом спектакле, который ритуально подчеркивает атмосферу первой мировой войны, в котором речь постоянно идет о преследовании, бегстве, возможности гибели - смерти игровым образом не существует. Она все время превращается в другое. В розыгрыш и догонялки - когда Альбер падает после выстрела Ю Цуна. Кстати, он стреляет в воздух, что отнюдь не мешает Альберу упасть замертво... А последний монолог Ю Цуна - предсмертное покаяние - превращается в ритмический рисунок «Чуляндры», в основе которой - провеивание зерна, отделение его от шелухи.
Мы знаем, что произошло с Ю Цуном после выстрела: он сумел совершить другой выбор, сумел передать нам тайну «Сада» и наконец осмелился высказать вслух свою боль и усталость. Ну а варвар-англичанин, бережно хранящий бесконечность, воплощенную в романе Цюй Пэна и отринутую его потомками? Какое путешествие ему предложил "Сад расходящихся тропок"?
В лабиринте времени прошлое и будущее свободно меняются местами... Поэтому импровизации, которые развернулись до выстрела, воспринимаются мною как посмертие Альбера. Тем более, что они-то как раз и составляют его историю, за которой мне так хотелось следовать. Вот какой узор сплели для меня линии игры. Ю Цун убивает Альбера, но из этого не следует, что Альбер прекращает существовать - в том мирке, где он оказывается, на его якобы "гибель" намекает только звук случайно взорвавшейся в зале лампы, а сам он, целый и невредимый, оказывается в компании людей, с которыми его ранее связывали любовь, долг, а то и откровенное безразличие. Дружелюбные внешне, они, все эти бывшие некогда рядом с ним люди (бывшая супруга, бывшие друзья, бывшие единомышленники) постепенно загоняют его в угол, заставляя осознавать довольно нелицеприятные моменты. Пожалуй, для Альбера жизнь осталась в прошлом. Что есть у него в настоящем, если он умеет только терять, отстраняться, отступать, если живет лишь на высотах, в башне из слоновой кости, да еще возведенной не им самим, а малоизвестным китайским писателем?
Не будем забывать, что в конце рассказа и спектакля загнанным в угол оказывается Ю Цун - таким образом, убийца и убиенный как бы меняются местами, становятся фигурами одного плана. А может, не было вообще убийцы, и Альбер на фоне первой мировой сам себе устроил «страшный суд»: рассмотрел собственные поступки с точки зрения близких ему людей, задался вопросом, что сказал бы о его жизни Цюй Пэн, чье отшельничество он фактически повторил, углубившись в разгадывание его гениальной шарады. Стало быть, он проходит те же внезапные для него круги покаяния, что и Ю Цун, и тоже выходит из них, ибо иначе не бывает, но - как? куда?
Возможно, он просто возвращается к людям. Выпадает из одиночества, которое казалось ему неизбежным. Он делает все, чтобы спасти Ю Цуна, несчастного убийцу, который неожиданно вторгается в его уединение, но одновременно Альбер восстанавливает связи, утраченные в прошлом - пусть они восстановлены задним числом; иногда важно понять не только то, что ты любишь и любим, но что любил и что тебя любили...
И другие персонажи этой игры проходят по лабиринту сложный, почти неуловимый путь отказа от зла. Вспомним: одна из героинь мягко, но неотступно терзает другую напоминанием о том, как во время прогулки (надо понимать, по саду) обнаружила мертвое тело: она никого не обвиняет ни в убийстве, ни в том, что ее собеседница допустила гибель человека, - она просто напоминает об этом, не судя, но и не позволяя никому из присутствующих забыть. Так они и остаются наедине со своими воспоминаниями.
Еще один почти незаметный персонаж - Мэдден - "ирландец на службе у англичан", руководствующийся не в последнюю очередь теми же соображениями, что и китаец Ю Цун на службе у немецкой разведки, а стало быть, и эти два персонажа во многом тождественны. В импровизационной беседе с Мэдденом всплывает полушутка-полунамек: ему, вроде бы просто выполняющему свой долг, а на самом деле служащему войне, приходится столкнуться... с Гете, которому, как оказалось, есть дело и до военных событий, которые он не застал при жизни, и до метаний провалившегося резидента немецкой разведки. Гете, мельком, но неслучайно упомянутый в тексте Ю Цуном, втихую становится одним из персонажей. А Мэдден, который преследует Ю Цуна, так же как Ю Цун - Альбера, настигает самого себя, становясь себе же и единственным другом, и злейшим врагом. Мгновение, которое мечтали остановить Гете и Фауст, остановлено, его можно рассмотреть с любой стороны, осязать бесконечно. Но это мгновение прозрения, лишь формально совпавшее в одной из параллельных реальностей с моментом гибели (недаром говорится, что умирающий заново за короткий промежуток времени "переживает" самые значительные события своей жизни).
Это и есть центр лабиринта, в котором возможность смерти оказывается иллюзией, а возможность заново выстроить свой вариант событий, бытия, отношений с другими и с самим собой - реальностью.
Тамара Иванова
0 коммент.:
Отправить комментарий